Жил-был козёл, да не простой – горный. Такой горный, что даже солнышко отворачивалось при виде его. Стоял он обычно над ущельем, смотрел на самую высокую гору и мечтал туда взобраться. Ветер трепал его бороду, но он не замечал таких мелочей. Гора манила его.
Козёл был холост. Не хотелось ему каждое утро просыпаться рано и идти искать пропитание для себя и семьи, как это делали другие козлы. Он был свободен от всего этого, от просьб жены, наставлений её матери и ночного блеяния маленьких козлят. Потому что был горный!
Там, внизу, за облаками, едва виднелась зелёным пятнышком долина. Козёл презирал низших. Однажды на выступ, где он в очередной раз любовался высокой горой, выползла овечка, непонятно каким образом сюда попав. Ноги её кровоточили, иссеченные острыми камнями, от некогда прекрасной шкурки остались лишь лохмотья. Она тяжело дышала, в горах кислорода меньше, потому и живут там дольше.
Помоги мне, прошептала. Из под мухи на глазу стекала мутная слеза. Козёл не удостоил её даже взгляда. Что с них взять то, с низших? Развернулся. Ушёл другой тропой. За плечами доносился бесноватый клёкот орлов. У них намечался пир.
Козёл никогда не улыбался. Ему претило это обнажение рта с показыванием всему миру жевательных инструментов, обильно смазанных слюной. При всём этом присутствовал густой запах полусгнившей травы. Его желудок начинал гневаться от одного вида такого веселья. А уж когда он наблюдал за целующимися! Бр-р-р, кожа его покрывалась мурашками. От брезгливости.
А вот гора его привлекала. Такая высокая, с белоснежной шапкой на макушке, казалась близкой, но такая же недоступная, как эдельвейс для низших. Козёл стоял и смотрел на гору, даже когда солнце от него отвернулось. Луна теперь смотрела на него. Ей козёл был безразличен, как и всё то, что она освещала. Потому как свет не её. Она холодная.
Одно только обстоятельство смущало – путь к горе лежал через долину. Так что не сделаешь ради мечты?
Козёл спускался всю ночь. А под утро захмелел, надышался кислорода, устал, да и трава тут, внизу, была пышнее, сочнее и вкуснее. Завалился под ближайший куст на рассвете да и заснул.
«Эй, вставай», - под бок прилетел носок жёсткого сапога. Горный козёл вскочил, бешено вращая глазами. Перед ним стоял двуногий с маленькими, словно прилепленными к голове по краям ушами. За своей спиной учуял ещё двоих. Наклонил морду и резко распрямился. Мелкоухий со стоном завалился на спину. Двоим сзади предназначались пара копыт, только произошло неожиданное. Те двое, похоже, были привыкшие к такому маневру, и в момент, когда коленцы козла распрямились, а копыта высекли нейтрино из молекул азота, петлю накинули грамотно.
«По ходу не из наших, ты кто, чучело?», - седой козёл, не моргая, смотрел прямо в морду. Этим стоит воспользоваться. Чавкнул, часть седых волос выплюнул, пока его месили копытами обитатели стойла. И седой два раза пнул, соизволил подняться. Ну, ради такого дела. Когда уже всё решено.
Козёл пошёл работать. Ну как пошёл – жизнь заставила. Хочешь есть – умей вертеться. Приходилось, за пучок свежей травы. Носил, возил, один раз рогами землю пахал. «Тебя как звать то, козлина?», - седой, с обглоданной бородой, козёл с интересом уже разглядывал горца. «Мы тут все с кликухами, ты один неназванный!», - взгляд старого был скорее дружелюбным, чем никаким.
Плевок горного не успел ещё долететь до глаз седого, как его опять положили на танцпол козлятника. «Ну, хоть какая то польза, уберите из под него навоз», - утираясь, бросил их старший.
Очнулся горный козёл на куче, прикрытый свежей кучей, при всём при том обильно орошенной, с шанель аромат явно не дружил. Пожевал какую-то травинку, горькую. За лёгкой и невысокой оградой тихо блеяли овечки. Одна стояла и молчала. Смотрела на него. Когда увидела, что он заметил, подошла к забору. Он, гарцуя (да шатало его и тошнило), уткнулся ей в копытца.
«Тебе больно?», - козёл воздел глаза и увидел то, что никогда не видел, сострадание, участие, любовь. Мир внезапно сменил краски, яркость и контрастность. 4К против черно-белого Рекорда. Ставлю всю свою никогданеполученую пенсию на 4К.
А ещё овечка улыбалась. И эти зубки сверкали как жемчужины, их так хотелось потрогать язычком. И приклеиться навечно, как клеем Момент, и что только в башку не взбредёт, когда влюблен? Под забором, в собственном дерьме.
Овечка назвалась Долли. Козёл оказался настолько горным, что не смог даже имя себе придумать. Выручила Долли. «Давай я буду называть тебя Козлом?», - он согласно кивнул, тупо улыбаясь и пуская слюни. Делая то, что пару дней назад так ненавидел.
Долли рассказала ему про свою жизнь, как доставал их с мамой отец-баран, когда на рогах являлся в стойло, а на его морде были присохшие шерстинки других овец. А он орал, что подстилка нынче не пуховая и пойло не как в ресторанах подают.
Мама не выдержала и сбежала в горы. Дочку пристроила у тётки. Тётка же маме и нашептала, что, мол, живёт в горах богатырь, рога покруче бараньих будут, поплачься, поможет по любому.
И тут горный козёл познал ещё два чувства, стыд, и что такое горько плакать.
«Пойдём со мной!», - козёл решил искупить свою вину, - «На той горе всем будет счастье!» Да только Долли отказалась. Сперва помойся, сказала, и, развернувшись, весело махнула хвостиком, обнажив, ой…
После подлой подножки морда горного аккуратно подъехала к сто лет нон-педикюр копытам седого. «Мне мухи доложили, что ты там пасть разевал? Одной ведь так и не досчитались!», - седой пнул копытом в морду. Ярость закипала внутри козла. Наверное, съел что-нибудь не то.
Ярость пока ещё держали мускульные напряжения, но газы копились, давление нарастало (спасибо травинке), одно мешало – задом целиться как-то несподручно. «А ты своих мухосранцев давно пересчитывал?», - козёл изо всех сил терпел. «Чо!!?», - кодла с тыла начала приближаться. Седой начал соображать. «Назад все!», - но было уже поздно.
Залп горного снёс и ослепил всю банду. Как реактивный снаряд он поднялся и с точностью до миллиметра зарядил рогами седому. «Кушай репку», - вспомнил слова своей мамы атаман, и это были его последние воспоминания.
Козёл тихо подкрался к загону овечек. Замер, потому как двуногие появились в двух скачках от него. Неслышно прилёг и поднял уши. «Эту ярку хозяину на завтра», - фонарь осветил Долли. «Ну уж нет», - голова козла заболела от скрипа собственных зубов.
Вам никогда не приходилось забираться в темноте в женскую общагу? Там тепло и пахнет молоком и уютом, идёшь, нащупыпая рогами дорогу, и первой попадается ярка, как думаешь, а потом прилетает между глаз, и очень ярко прилетает, понимаешь, что попал на коменданта. Овечки её меж собой её кликали – «Коменда».
Медленно жуя травяной чай Горный и Коменда, смотрели друг другу в глаза. Козёл рассказывал, она слушала. «Ну ты и козёл!», - наконец она сказала. Так он это и так знал.
«И с какого жмыха я тебе должна помогать? Ты мне ни слева не сено, ни справа колено!», - Коменда была прагматичной.
«Мне нужно спасти Долли до утра, проси только то, что я успею», - Козёл устал от разговоров. Надо было действовать.
Долли тем временем сладко спала.
Двуногий, поставленный охранять загон, под утро пошлепал губами и вырубился. Солнышко медленно вставало и, наконец, показало гору, пока долина спала. Вершина горы засияла, и Козёл замер, как загипнотизированный. Пока Коменда не врезала в бок.
«Давай!», - Козёл очнулся. «Ага, сейчас», - он сунул язык в пазуху. «Не в эту, дурачок!», - но улыбнулась, давно не улыбалась.
Козёл спёр плохо пахнущую палку у спящего двуногого и подтащил её к Коменде. «Зачем она тебе?», - спросил. «А кто знает, что в жизни может пригодиться?», - мудрая наставница овечек старательно припрятала опасную палку под сеном и пошла будить Долли. А потом долго смотрела им вслед, думая о чём-то своём.
Долли быстро устала. Через полчаса после подъёма. Часто-часто дышала. Горный воздух не для всех. А Козёл всё нёс её к вершине, а она всё больше задыхалась, и, наконец, произнесла, - «Опусти меня, не могу дышать».
Козёл опустил зачарованные глаза и понёс любимую вниз, спасать.
Долли вздохнула, увидев Коменду. «Я избавилась от этого Козла?», - и, повернув голову, увидела в отражении слюдяной стены фонтан слёз нелюбимого. Он был рядом, сзади.
Пошёл Козёл один. Под ветром и снегом. Голодный и холодный. Зато горный. Кушал ветер, а грела Луна. Гора уже не звала, но дразнила. Колени ободраны об острые камни, бок кровоточил, верхние пернатые, пару раз решившие покушать, были отбиты каблуками, ай, нет, копытами, сидели на выгодной позиции и облизывались. А Козлу осталось то всего ничего. Можно и поползти.
И вот она – вершина! Козёл аж икнул, типа сгусток души вырыгал, так долго он к этому шёл! И на тебе - облом! На горизонте сияла под вновь восходящим солнцем гораздо более высокая гора, до которой три жизни прыгать надо, а он и в этой-то к этой-то еле дополз.
Подполз Козёл к обрыву, - «Да лучше уж в никуда, чем в долину падать!». Впереди была пропасть. Чёрная, глубокая, на дне, наверное, ползали змеи и пауки, которые делали ставки – кто из них первым откроет ресторан под названием «За Козла ответишь!»
Козёл занёс копыто на последний шаг. Глядя на непокоренную новую вершину.
«Стой!», - Коменда расположилась, как всегда напротив. «Курить будешь?», - и поднесла спичку. Козёл согласился. Закурил, осознал, потянулся.
В горах мечты исчезают, тают как воздух. Только не для пернатых. Они всегда будут сытые. Но не сегодня. |
Тим 05 фев 2024, 17:42 
